Всё началось с бега. К моменту знакомства с Алексеем Мошковичем я около полутора лет занималась бегом с тренером. Тогда только начинались благотворительные забеги, и мне через Екатерину Волкову (актриса театра и кино — Прим. ред.) предложили пробежать за фонд. Я сказала: «С удовольствием», — ведь обычно ты тренируешься только для себя, а тут вдруг это могло кому-то помочь.

Вообще-то я скептически относилась к всей этой благотворительности. Мне казалось, что если ты состоятельный человек — тогда да, реально можешь помогать. А вот это всё «Переведите 10 рублей» и, главное, жалостливые картинки детей не вызывали доверия. Я всё время думала: откуда же я знаю, как проверить, что сбор настоящий. Но пробежать согласилась, потому что это было интересно.

А потом марафон закончился, и фонд прислал по e-mail результаты, что нужная сумма в пользу подопечного собрана. И я подумала: ну надо же. Мне всегда казалось, что «помогать» — это слово с большой буквы, нет, даже капслоком его надо писать: ПОМОГАТЬ. А тут раз, ты пробежал — и цель достигнута.

И тогда у меня что-то перемкнуло в голове, произошла перезагрузка. Мы еще раз встретились, мне предложили стать попечителем фонда, я стала узнавать о его делах. И сделала такой вывод, что в 2000-х годах доверие к слову «фонд» было подорвано всякими историями с отмыванием денег, а теперь мы, медийные лица, возвращаем доверие к нему. У меня каждый месяц на электронной почте отчеты, что было сделано. Я точно знаю, что ни одна копейка не ушла мимо и что вся команда во главе с Настей — трудоголики, работающие 24/7, за что им низкий поклон. А мы стараемся помогать со своей стороны и в своей «зоне ответственности».

У меня было еще одно открытие, зачем нужен фонд. Кажется, что прямая адресная помощь лучше, потому что ты сам пришел, передал деньги, увидел ребенка своими глазами. Но, во-первых, сегодня у тебя есть желание и возможность перечислять деньги, а через месяц нет. Семья, которой даритель обещал помогать, обращается снова, а у него изменились планы и он уже не может. Второе: бывает так, что семья, напрямую общаясь с тобой, начинает уже просить на нужды, не связанные с лечением ребенка. И когда есть фонд, то в первом случае семья может обратиться туда и получить системную, стабильную помощь, а во втором случае уже даритель связывается с фондом и говорит, что готов поддерживать ребенка, но не хочет решать другие вопросы этой семьи.

И понятно, что, помогая напрямую, даритель не может влиять и не контролирует, куда семья решит потратить полученные деньги. А фонд точно знает, сколько и на что нужно израсходовать и как максимально эффективно помочь: где поселить ребенка [на время обследования и лечения], к какому врачу обратиться — всё это организуют профессиональные люди.

Никто из моих медийных друзей ни разу не отказал, когда я предлагала участвовать в помощи. Для нас снимали кино [для благотворительного аукциона] и Григорий Добрыгин, и — два года подряд — Константин Богомолов, и очень щедрыми были дарители на самих аукционах.

Алексей Мошкович научил нас тому, что благотворительность — дело не синих чулков с постными лицами. Наоборот, если ты современный и успешный человек — тебе к нам. Он классную фразу сказал: «Благотворительности нельзя научить. Это либо есть в тебе, либо нет». И это не хорошо и не плохо. Люди, которым это не дано, не перестают быть хорошими, успешными и талантливыми. Хотя — вот меня же он научил…

У меня нет представления, что я несу какую-то миссию помощи. Наоборот, у меня вечный синдром отличника, что не делаю для фонда больше, хотя могла бы.

Что я чувствую, когда вижу наших детей после успешной операции? То же самое, что и ты. Что за вопрос? У меня нет особых рефлексий как у попечителя, что вот я этим занимаюсь и мне приятно или я горжусь собой. Это совершенно не так работает в моей голове. Я радуюсь за всех детей, и не только в нашем фонде. Просто дети не должны болеть. Они должны быть счастливыми, и у них должно быть прекрасное детство. Вообще это вопрос не для публичного рассуждения. Я рада, что фонд помогает и что мы можем видеть результаты.